Нормальность в этом мире неуместна (с)
Помните Санни? Ну так я теперь знаю, что с ней случилось... герой нашел свой сюжет, так сказать. 
Читать?
Санни всегда молчит. Она даже губы редко размыкает. Когда она сердится или боится – губы сжимаются в тонкую линию, когда радуется или хочет кого-то успокоить – растягиваются в слабом подобии улыбки. Нет, она не немая, она все слышит, и многие горожане помнят ее смешливой разговорчивой девчушкой. Отец ее был уважаемым в городе торговцем, он души не чаял в своей жене, может потому и согласился взять ее с дочкой в очередную поездку с товаром. А потом на торговый караван, с которым они отправились, напали, то ли разбойники, то ли еще кто – но караван больше не видели. Со временем про него забыли… а полгода назад Санни вернулась в город. На расспросы она не отвечала, людей чуть сторонилась. Хозяин «Трех соек» пожалел ее и взял судомойкой в трактир, там она и питается, там и живет в каморке под крышей. Люди болтают всякое, языки-то у всех длинные да охочие до чужой беды, но Санни словно не замечает косых взглядов. И все время молчит.
Как-то заезжий колдун долго пытался узнать у Санни, что же с ней случилось, все расспрашивал, но она лишь качала головой, прячась за жалкой улыбкой. Потом он взял ее голову в свои руки – она напряглась, но не отшатнулась и ни звука не издала. Колдун пробормотал что-то – и отправился к стойке. Трактирщик поспешил наполнить ему кружку пивом доверху, рассчитывая, что тот поделится обнаруженным, но колдун лишь пожал плечами:
- Физически с ней все в порядке. И магических повреждений нет – это не заклятие, не порча. На вопросы она не отвечает, ну а мысли я читать не умею.
Так и шло все, пока однажды утром не понесла лошадь Рыжего Билла, стражника. Не ясно, что с ней случилось, но она сбросила хозяина и понеслась по улице, пешеходы только и успевали отскакивать с ее пути. А вот бабка-торговка не успела, так и застыла посреди дороги, видно, уже воочию видя собственное тело, подмятое копытами. И вдруг раздался громкий крик «Стой!». Когда Санни выскочить на улицу успела – никто не заметил, увидели только - она стоит прямо перед лошадью, а та встала, как вкопанная, только бока ходят да глаза сверкают. Санни помогла бабке подняться, молча кивая на ее оханье и всхлипы, а тут как раз и Рыжий Билл нагнал свою клячу, матерясь и потирая отбитый бок. Он взял ее под уздцы, чтобы отвести в конюшню – да не тут-то было. Он и тянул, и уговаривал, и кулаки в ход пускал – лошадь косила на него глазом, но ни шагу не сделала. Начала собираться толпа, люди зашушукались, что что-то тут не ладно. И точно, кобылка вела себя странно, она тянула голову вперед, взмахивала хвостом, по коже ее пробегала дрожь – но она не разу не переступила копытами, словно они приросли к земле. И глаза у нее были совсем дикие, испуганные. Тут меж зеваками протиснулась Санни, подошла к лошади, погладила ее меж ушей и шевельнула губами – словно сказала что-то, только очень тихо, никто не услышал... Но лошадь вдруг вздрогнула, шарахнулась в сторону – и, развернувшись, медленно потрусила в сторону казармы. А Санни поспешила обратно в трактир, кривовато улыбаясь и качая головой.
Вечером в «Трех сойках» выступал бродячий менестрель. Ну, как менестрель… голос у него был не ахти какой, да и слух подкачал, а старенькая лютня очень быстро совсем расстроилась, терзая слух дребезжанием вместо музыки. Но зато баллад, легенд, сказок, преданий, историй и просто слухов этот парень знал огромное количество – ну а горожанам большего и не надо. Трактир был полон, даже хозяин так заслушался, что забывал подгонять служанок. Сани тоже выбралась с кухни и пристроилась в уголке, послушать менестреля. А тот, усевшись на краю стола, с важным видом вещал теперь о разных храмах и религиях.
- Жрецы, - говорил он, прихлебывая пиво, щедро поставленное хозяином, - они тоже всякие бывают. Иные и впрямь помогают страждущим и спасают заблудших. Но есть среди них и такие, от которых впору самим спасаться. Люди говорят, что был еще совсем недавно такой Храм Истины. Прямо так он и назывался, ибо тамошние жрецы считали, что только им ведома настоящая истина. А еще, говорят, что под тем храмом был глубокий колодец. В древние времена было предсказано, что тот, кто сможет спуститься в него и вернуться… и уцелеть при этом – тому будет подчиняться все живое в мире, а люди признают его Владыкой земным. Сами жрецы в этот колодец не спускались, считая себя якобы недостойными, а по мне – так просто боялись. Но повсюду, по всем городам и странам, искали они детей, по каким-то, им одним известным признакам выбирая подходящих. А найдя, забирали у родителей – иногда выкупали, а чаще обманом или даже силой. И вот этих детей по одному опускали в колодец, в надежде на то, что кто-то из них получит обещанную силу, а уж там жрецы сумеют его силой воспользоваться. Что там внизу было – никто не знает, и никто не рассказывал, но очевидно, что было это нечто ужасное и страшное, потому что все, кто тут спускался – все как один теряли рассудок.
Слушатели заохали, понимающе закивали.
- Долго эти жрецы наводили страх на народ, похищая детей, годами, десятилетиями… Наводили бы и сейчас, но только в один день, воистину прекрасный, они вдруг все исчезли. Просто исчезли. Говорят, местные крестьяне пришли в храм, чтобы как обычно принести продукты и товары – все окрестные села платили жрецам дань – пришли, а храм пуст. Все вещи кругом лежат, как будто хозяева только что вышли, и очаг на кухне еще теплый, но во всем храме нет ни души. Крестьяне, разумеется, испугались и разбежались по домам, и даже, заметьте, ничего из храма не взяли, хоть и был он богат и полон всяких сокровищ. Говорят, это проклятия всех родителей, потерявших детей, разом упали на головы жрецов, уничтожив их, и храм этот теперь проклят, и люди боятся к нему приближаться. Вот такие дела творятся в мире! – заключил менестрель и одним махом осушил остатки пива.
Сознание медленно выплывало из темноты… все тело болело, словно попало между мельничными жерновами, и не один раз… голова раскалывалась, чьи-то резкие голоса злыми птицами клевали виски. Всхлипнув от боли, она попыталась открыть глаза и увидела Их, тех, кто отправил ее на эти муки, навстречу ужасу и тьме. Все Они столпились вокруг, жадно вглядываясь, спрашивая, тормоша, требуя ответа. Каждый звук отзывался в бедном теле, словно удар. Сжав голову руками, она крикнула: «Замолчите!». И наступила тишина. Они по-прежнему окружали ее, открывали рты – но из них не вылетало ни звука. Переглянувшись, Они кинулись, потянулись к ней, выкручивая ей руки, зажимая рот, в ужасе она вывернулась и завизжала: « Не трогайте меня!»
Сжавшись в комок, она испуганно оглядывалась. Десятки людей тянули к ней руки, но их пальцы шевелились, не касаясь ее. Искаженные злобой и ужасом лица, выкаченные глаза, безмолвно кричащие рты, словно возвращение кошмара, словно он не закончился, словно он никогда не закончится, она обречена, ее никто не спасет, никто... Ужас вновь начал захлестывать разум темной волной, она зажмурилась, обхватив себя руками, твердя: «Нет, нет, нет! Сгиньте! Сгиньте все! Нет, не хочу, сгинь, сгинь, сгинь…»
Когда она успокоилась, наконец, перестала всхлипывать и рискнула открыть глаза, комната была пуста. И соседние комнаты тоже. И коридоры, кухни, подвалы, сараи и пристройки. Нигде никого не было. Она осталась одна, совсем одна.
Санни махнула головой, словно отгоняя видение, словно память – это муха, которую можно прогнать. Зал таверны все еще был полон, менестрель опять что-то рассказывал, посетители смеялись, меж ними сновали служанки, разнося полные кружки. Да, грязной посуды нынче будет много, пора приниматься за работу. Девушка плотнее сжала губы и тихонько выскользнула из зала, возвращаясь к привычным занятиям.
Читать?
Санни всегда молчит. Она даже губы редко размыкает. Когда она сердится или боится – губы сжимаются в тонкую линию, когда радуется или хочет кого-то успокоить – растягиваются в слабом подобии улыбки. Нет, она не немая, она все слышит, и многие горожане помнят ее смешливой разговорчивой девчушкой. Отец ее был уважаемым в городе торговцем, он души не чаял в своей жене, может потому и согласился взять ее с дочкой в очередную поездку с товаром. А потом на торговый караван, с которым они отправились, напали, то ли разбойники, то ли еще кто – но караван больше не видели. Со временем про него забыли… а полгода назад Санни вернулась в город. На расспросы она не отвечала, людей чуть сторонилась. Хозяин «Трех соек» пожалел ее и взял судомойкой в трактир, там она и питается, там и живет в каморке под крышей. Люди болтают всякое, языки-то у всех длинные да охочие до чужой беды, но Санни словно не замечает косых взглядов. И все время молчит.
Как-то заезжий колдун долго пытался узнать у Санни, что же с ней случилось, все расспрашивал, но она лишь качала головой, прячась за жалкой улыбкой. Потом он взял ее голову в свои руки – она напряглась, но не отшатнулась и ни звука не издала. Колдун пробормотал что-то – и отправился к стойке. Трактирщик поспешил наполнить ему кружку пивом доверху, рассчитывая, что тот поделится обнаруженным, но колдун лишь пожал плечами:
- Физически с ней все в порядке. И магических повреждений нет – это не заклятие, не порча. На вопросы она не отвечает, ну а мысли я читать не умею.
Так и шло все, пока однажды утром не понесла лошадь Рыжего Билла, стражника. Не ясно, что с ней случилось, но она сбросила хозяина и понеслась по улице, пешеходы только и успевали отскакивать с ее пути. А вот бабка-торговка не успела, так и застыла посреди дороги, видно, уже воочию видя собственное тело, подмятое копытами. И вдруг раздался громкий крик «Стой!». Когда Санни выскочить на улицу успела – никто не заметил, увидели только - она стоит прямо перед лошадью, а та встала, как вкопанная, только бока ходят да глаза сверкают. Санни помогла бабке подняться, молча кивая на ее оханье и всхлипы, а тут как раз и Рыжий Билл нагнал свою клячу, матерясь и потирая отбитый бок. Он взял ее под уздцы, чтобы отвести в конюшню – да не тут-то было. Он и тянул, и уговаривал, и кулаки в ход пускал – лошадь косила на него глазом, но ни шагу не сделала. Начала собираться толпа, люди зашушукались, что что-то тут не ладно. И точно, кобылка вела себя странно, она тянула голову вперед, взмахивала хвостом, по коже ее пробегала дрожь – но она не разу не переступила копытами, словно они приросли к земле. И глаза у нее были совсем дикие, испуганные. Тут меж зеваками протиснулась Санни, подошла к лошади, погладила ее меж ушей и шевельнула губами – словно сказала что-то, только очень тихо, никто не услышал... Но лошадь вдруг вздрогнула, шарахнулась в сторону – и, развернувшись, медленно потрусила в сторону казармы. А Санни поспешила обратно в трактир, кривовато улыбаясь и качая головой.
Вечером в «Трех сойках» выступал бродячий менестрель. Ну, как менестрель… голос у него был не ахти какой, да и слух подкачал, а старенькая лютня очень быстро совсем расстроилась, терзая слух дребезжанием вместо музыки. Но зато баллад, легенд, сказок, преданий, историй и просто слухов этот парень знал огромное количество – ну а горожанам большего и не надо. Трактир был полон, даже хозяин так заслушался, что забывал подгонять служанок. Сани тоже выбралась с кухни и пристроилась в уголке, послушать менестреля. А тот, усевшись на краю стола, с важным видом вещал теперь о разных храмах и религиях.
- Жрецы, - говорил он, прихлебывая пиво, щедро поставленное хозяином, - они тоже всякие бывают. Иные и впрямь помогают страждущим и спасают заблудших. Но есть среди них и такие, от которых впору самим спасаться. Люди говорят, что был еще совсем недавно такой Храм Истины. Прямо так он и назывался, ибо тамошние жрецы считали, что только им ведома настоящая истина. А еще, говорят, что под тем храмом был глубокий колодец. В древние времена было предсказано, что тот, кто сможет спуститься в него и вернуться… и уцелеть при этом – тому будет подчиняться все живое в мире, а люди признают его Владыкой земным. Сами жрецы в этот колодец не спускались, считая себя якобы недостойными, а по мне – так просто боялись. Но повсюду, по всем городам и странам, искали они детей, по каким-то, им одним известным признакам выбирая подходящих. А найдя, забирали у родителей – иногда выкупали, а чаще обманом или даже силой. И вот этих детей по одному опускали в колодец, в надежде на то, что кто-то из них получит обещанную силу, а уж там жрецы сумеют его силой воспользоваться. Что там внизу было – никто не знает, и никто не рассказывал, но очевидно, что было это нечто ужасное и страшное, потому что все, кто тут спускался – все как один теряли рассудок.
Слушатели заохали, понимающе закивали.
- Долго эти жрецы наводили страх на народ, похищая детей, годами, десятилетиями… Наводили бы и сейчас, но только в один день, воистину прекрасный, они вдруг все исчезли. Просто исчезли. Говорят, местные крестьяне пришли в храм, чтобы как обычно принести продукты и товары – все окрестные села платили жрецам дань – пришли, а храм пуст. Все вещи кругом лежат, как будто хозяева только что вышли, и очаг на кухне еще теплый, но во всем храме нет ни души. Крестьяне, разумеется, испугались и разбежались по домам, и даже, заметьте, ничего из храма не взяли, хоть и был он богат и полон всяких сокровищ. Говорят, это проклятия всех родителей, потерявших детей, разом упали на головы жрецов, уничтожив их, и храм этот теперь проклят, и люди боятся к нему приближаться. Вот такие дела творятся в мире! – заключил менестрель и одним махом осушил остатки пива.
Сознание медленно выплывало из темноты… все тело болело, словно попало между мельничными жерновами, и не один раз… голова раскалывалась, чьи-то резкие голоса злыми птицами клевали виски. Всхлипнув от боли, она попыталась открыть глаза и увидела Их, тех, кто отправил ее на эти муки, навстречу ужасу и тьме. Все Они столпились вокруг, жадно вглядываясь, спрашивая, тормоша, требуя ответа. Каждый звук отзывался в бедном теле, словно удар. Сжав голову руками, она крикнула: «Замолчите!». И наступила тишина. Они по-прежнему окружали ее, открывали рты – но из них не вылетало ни звука. Переглянувшись, Они кинулись, потянулись к ней, выкручивая ей руки, зажимая рот, в ужасе она вывернулась и завизжала: « Не трогайте меня!»
Сжавшись в комок, она испуганно оглядывалась. Десятки людей тянули к ней руки, но их пальцы шевелились, не касаясь ее. Искаженные злобой и ужасом лица, выкаченные глаза, безмолвно кричащие рты, словно возвращение кошмара, словно он не закончился, словно он никогда не закончится, она обречена, ее никто не спасет, никто... Ужас вновь начал захлестывать разум темной волной, она зажмурилась, обхватив себя руками, твердя: «Нет, нет, нет! Сгиньте! Сгиньте все! Нет, не хочу, сгинь, сгинь, сгинь…»
Когда она успокоилась, наконец, перестала всхлипывать и рискнула открыть глаза, комната была пуста. И соседние комнаты тоже. И коридоры, кухни, подвалы, сараи и пристройки. Нигде никого не было. Она осталась одна, совсем одна.
Санни махнула головой, словно отгоняя видение, словно память – это муха, которую можно прогнать. Зал таверны все еще был полон, менестрель опять что-то рассказывал, посетители смеялись, меж ними сновали служанки, разнося полные кружки. Да, грязной посуды нынче будет много, пора приниматься за работу. Девушка плотнее сжала губы и тихонько выскользнула из зала, возвращаясь к привычным занятиям.
11.09.2008 в 21:43
11.09.2008 в 22:50
/это Лисичка/
12.09.2008 в 00:54
Да, думаю, ничего с ней не будет... так и останется - посуду мыть... она сама так выбрала
12.09.2008 в 14:20
[Яу.]